Стихи Николая Огарева

Нет, право, эта жизнь скучна,
Как небо серое, бесцветна,
Тоской сжимает грудь она
И желчь вливает неприметно;
И как-то смотрится кругом
На все сердитей понемногу,
И что-то ничему потом
Уже не верится — ей-богу!

Зимой люблю я встать поутру рано,
Когда еще все тихо, как в ночи,
Деревня спит, и снежная поляна
Морозом дышит, звездные лучи
Горят и гаснут в ранней мгле тумана.
Один, при дружном трепете свечи
Любимый труд уже свершать готовый —
Я бодр и свеж и жажду мысли новой.

Передо мной знакомые преданья,
Где собран опыт трудный долгих лет
И разума пытливые гаданья...
Спокойно шлю им утренний привет
И в тишине, исполненный вниманья,
Я слушаю, ловя летучий след,
Биенье жизни от начала века
И новый мир творю для человека.

Но гонит день туманы ночи сонной,
Проснулся гул — подобие волне,
Зовет звонок к работе обыденной.
И все, что мог создать я в тишине,
Развеет дико день неугомонный...
И в жизни вновь звучит уныло мне
Одно и то же непрерывной цепью,
Как ветра шум над бесконечной степью.

А ввечеру, всех дел окончив смету,
Засядем мы, мой друг, пред камельком:
Нам принесут печальную газету,
И грустно мы все новости прочтем
И ничего по целу белу свету
Отрадного ни капли не найдем,
И молча мы пожмем друг другу руку,
Чтоб выразить любовь, и скорбь, и скуку.

За днями идут дни, идет за годом год -
С вопросом на устах, в сомнении печальном
Слежу я робко их однообразный ход.
И будто где-то я затерян в море дальнем -
Все тот же гул, все тот же плеск валов
Без смысла, без конца, не видно берегов;
Иль будто грежу я во сне без пробужденья,
И длинный ряд бесов мятется предо мной:
Фигуры дикие, тяжелого томленья
И злобы полные, враждуя меж собой,
В безвыходной и бесконечной схватке
Волнуются, кричат и гибнут в беспорядке.
И так за годом год идет, за веком век,
И дышит произвол, и гибнет человек.

Я том моих стихотворений
Вчера случайно развернул,
И, весь исполненный волнений,
Я до рассвета не заснул.
Вся жизнь моя передо мною
Из мертвых грустной чередою
Вставала тихо день за днем,
С ее сердечной теплотою,
С ее сомненьем и тоскою,
С ее безумством и стыдом.
И я нашел такие строки,—
В то время писанные мной,
Когда не раз бледнели щеки
Под безотрадною слезой:
«Прощай! На жизнь, быть может, взглянем
Еще с улыбкой мы не раз,
И с миром оба да помянем
Друг друга мы в последний час».

Мне сердце ужасом сковало:
Каи все прошло! Как все пропало!
Как все так выдохлось давно!
И стало ясно мне одно,
Что без любви иль горькой пени,
Как промелькнувшую волну,
Я просто вовсе бедной тени
В последний час не помяну.

Я люблю, мой Fashionable,
Ваши речи и ухватки;
Ваши речи, уж конечно,
И остры и очень сладки.

Как вы мило говорите,
Сидя близ аристократки, -
Каламбуры, анекдотцы,
Комплименты и загадки.

Если вы в лорнет глядите,
То вдруг смело, то украдкой, -
Я любуюсь вашей ручкой,
Вашей лайковой перчаткой.

Но нельзя ли издали мне
Наслаждаться речью сладкой,
И не жмите вы руки мне
Вашей лайковой перчаткой!

Вхожу я в церковь — там стоят два гроба,
Окружены молящимися оба.
Один был длинный гроб, и видел в нём
Я мертвеца с измученным лицом,
С улыбкою отчаянья глухого,
И кости лишь да кожа — так худого.
Казался он не стар, но был уж сед,
Как будто бы погиб под ношей бед.
Бледна, как он, и столько же худая
Стояла возле женщина, рыдая;
И дети нищие на мертвеца
Смотрели с детской глупостью лица.

А гроб другой был мал, и в нем лежало
Дитя — так тихо, будто задремало.
Отец и мать у гроба, а вокруг,
Одетых в траур, было много слуг.
Печально мать-красавица молчала,
То плакала, то тяжело вздыхала.
Отец в себя казался углублён
И все шептал: «Зачем он был рождён?»
И я тоски не в силах был сносить;
Я вышел вон и в лес ушёл бродить, -
И ветер выл, и тучи тяготели,
А на корнях, треща, качались ели.

Луна печально мне в окно
Сквозь серых туч едва сияла;
Уж было в городе темно,
Пустая улица молчала,
Как будто вымерли давно
Все люди... Церковь лишь стояла
В средине площади одна,
Столетней жизнию полна.

Свеча горела предо мной;
Исполнен внутренним страданьем,
Без сна сидел я в час ночной,
Сидел, томим воспоминаньем,
И беспредметною тоской,
И безотчетливым желаньем,—
И сердце ныло, а слеза
Не выступала на глаза.

Но вот коснулись до меня
Из комнаты соседней звуки:
Как вихрь, по клавишам звеня,
Тревожно пронеслися руки;
Потом аккорды слышал я,
И женский голос, полный муки,
Любви тоскующей души,
Мне зазвучал в ночной тиши,

Qual cuor tradesti! Кто же мог
Встревожить женщину обманом?
Кто душу светлую облек
Тоски безвыходной туманом?
Любовь проснулась на упрек,
И совесть встала великаном,
Но слишком поздно он узнал,
Какое сердце разорвал.

Любовь проходит, и темно
Становится в душе безродной;
Былое будишь — спит оно,
Как вялый труп в земле холодной,
И сожаленье нам одно
Дано с небес, как дар бесплодный...
Но смолкла песнь; они потом
Иную песнь поют вдвоем.

И в этой песне дышит вновь
Души невольной умиленье,
И сердца юного любовь,
И сердца юного стремленье;
Не бурно в жилах бьется кровь,
Но только тихое томленье
От полноты вздымает грудь,
И сладко хочется вздохнуть.

Я им внимаю в тишине —
Они поют, а сердцу больно;
Они поют мне о весне,
Как птички в небе — звучно, вольно,
И хорошо их слушать мне,
А все ж страдаю я невольно;
Их песнь светла, в ней вера есть —
Мне сердца ран не перечесть.

Они счастливы, боже мой!
Кто вы, мои певцы,— не знаю,
Но в наслажденьем и тоской
Я, странник грустный, вам внимаю.
Блаженствуйте! я со слезой
Вас в тишине благословляю!
Любите вечно! жизнь в любви —
Блаженный сон, друзья мои.

Живите мало. Странно вам?
Ромео умер, с ним Джульетта —
Шекспир знал жизнь, как бог,— мы снам
Роскошно верим в юны лета,
Но сухость жизнь наводит нам...
Да мимо идет чаша эта,
Где сожаленье, и тоска,
И грустный холод старика!

Блаженны те, что в утре дней
В последнем замерли лобзанье,
В тени развесистых ветвей,
Под вечер майский, при журчанье
Бегущих вод,— и соловей
Им пел надгробное рыданье,
А ворон тронуть их не смел
И робко мимо пролетел.

Как эти люди скучны, глупы,
Как их бессмысленны слова,
Как шутки их несносно тупы,
И как пуста их голова!
Как сердце их черство и вяло,
Как пышет холодом от них!
Какую желчь в меня вливала
Беседа сладостная их!
Подите прочь!.. Вот вам дорога -
Большая, — можете идти!
Меня ж забудьте, ради Бога,
Вы на просёлочном пути!

Суровый Дант не презирал сонета...
Пушкин

Италия! земного мира цвет,
Страна надежд великих и преданий,
Твоих морей плескание и свет
И синий трепет горных очертаний

Живут в тиши моих воспоминаний,
Подобно снам роскошных юных лет!
Италия! я шлю тебе привет
В великий день народных ликований!

Но в этот день поэта «вечной муки»
Готовь умы к концу твоих невзгод,
Чтоб вольности услышал твой народ

Заветные, торжественные звуки,
И пусть славян многоветвистый род
Свободные тебе протянет руки.

Мой друг! меня уж несколько ночей
Преследует какой-то сон тревожный:
Встает пред взором внутренним очей
Насмешливо и злобно призрак ложный,
И смутно так все в голове моей,
Душа болит, едва дышать мне можно,
И стынет кровь во мне... Хочу я встать,
И головы не в силах приподнять,

То Фауст вдруг, бессменною тоской,
Желаньем и сомнением убитой,
Идет ко мне задумчивой стопой
С погубленной, безумной Маргаритой;
И Мефистофель тут; на них рукой
Он кажет мне с улыбкой ядовитой,
Другую руку мне кладет на грудь,
Я трепещу и не могу дохнуть.

Потом я вдруг Манфредом увлечен;
Тащит меня, твердя о преступленье,
Которому давно напрасно он
У бога и чертей просил забвенья...
Уж вот на край я бездны приведен,
Стремглав мы вниз летим — и нет спасенья...
Я замираю, и по телу лед
С губительным стремлением идет.

Но вдруг стоит принц Гамлет предо мной,
Стоит и хохотом смеется диким...
Безумный, нерешительный герой
Не мог любить, ни мстить, ни быть великим,—
И говорит, что точно я такой,
С характером таким же бледноликим...
И я мечтой в прошедших днях ношусь,
И сам себе так гадок становлюсь...

Насилу сон слетел с тяжелых век!..
Я Байрона и Гете начитался,
И мне дался Шекспиров человек —
И только!.. В жизни ж я и не сближался
С их лицами, да и не сближусь ввек...
Но холод долго в теле разливался,
И долго я еще не мог вздохнуть
И в темные углы не смел взглянуть...

Подъезжая под Livorno,
Видел я, как Апеннины
Цепью длинной и узорной
Растянулись вкруг равнины.

Выезжая из Livorno
С сигаретами в кармане,
Был обыскан я позорно
На предательской догане.

Экой дьявол ты проворной!
Экой ты мошенник скверный,
Возле города Livorno
Надзиратель доганьерный!

Волна течёт, волна шумит,
И лодка при луне,
Махая вёслами, бежит
И плещет по волне.
И в каждой брызге от весла
Мерцает свет луны,
И по реке, где лодка шла,
Ещё следы видны.

Кругом всё тихо, берег спит...
Но кто же в лодке той
В плаще задумчиво стоит
С открытой головой?
Развиты кудри, бледен вид
Печального лица,
Весь сам в себе — и не глядит
На старого гребца.

Он всё глядит туда, туда,
На дальний небосклон,
И если падает звезда, -
Тогда в раздумье он.
Качает грустно головой,
Вздыхает тяжело,
Как будто бы ему с собой
Сравненье в мысль пришло.

Ах! видно, много он страдал,
И много он любил,
И много горя в жизни знал
И счастья схоронил...
Волна течёт, волна шумит,
И лодка при луне,
Махая вёслами, бежит
И плещет по волне.

Как пуст мой деревенский дом,
Угрюмый и высокий!
Какую ночь провел я в нем
Бессонно, одинокий!
Уж были сумраком давно
Окрестности одеты,
Луна светила сквозь окно
На старые портреты;

А я задумчивой стопой
Ходил по звонкой зале,
Да тень еще моя со мной -
Мы двое лишь не спали.
Деревья темные в саду
Качали все ветвями,
Впросонках гуси на пруду
Кричали над волнами,
И мельница, грозя, крылом
Мне издали махала,

И церковь белая с крестом,
Как призрак, восставала.
Я ждал - знакомых мертвецов
Не встанут ли вдруг кости,
С портретных рам, из тьмы углов
Не явятся ли в гости?..

И страшен был пустой мне дом,
Где шаг мой раздавался,
И робко я внимал кругом,
И робко озирался.
Тоска и страх сжимали грудь
Среди бессонной ночи,
И вовсе я не мог сомкнуть
Встревоженные очи.

Песнь моя летит с мольбою
Тихо в час ночной.
В рощу легкою стопою
Ты приди, друг мой.
При луне шумят уныло
Листья в поздний час,
И никто, о друг мой милый,
Не услышит нас.
Слышишь, в роще зазвучали
Песни соловья,
Звуки их полны печали,
Молят за меня.
В них понятно все томленье,
Вся тоска любви,
И наводят умиленье
На душу они,
Дай же доступ их призванью
Ты душе своей
И на тайное свиданье
Ты приди скорей!