Стихи Константина Фофанова

Есть в природе бесконечной
Тайные мечты,
Осеняемые вечной
Силой красоты.

Есть волшебного эфира
Тени и огни,
Не от мира, но для мира
Родились они.

И бессильны перед ними
Кисти и резцы.
Но созвучьями живыми
Вещие певцы

Уловляют их и вносят
На скрижаль веков.
И не свеет, и не скосит
Время этих снов.

И пока горит мерцанье
В чарах бытия:
«Шепот. Робкое дыханье,
Трели соловья»,

И пока святым искусствам
Радуется свет,
Будет дорог нежным чувствам
Вдохновенный Фет.

Пышней, чем в ясный час расцвета,
Аллея пурпуром одета.
И в зыбком золоте ветвей
Еще блистает праздник лета
Волшебной прелестью своей.

И ночь, сходящую в аллею,
Сквозь эту рдяную листву,
Назвать я сумраком не смею,
Но и зарей — не назову!

Бежит волной кипучий гребень.
Поёт стремлению хвалу
И, разбиваясь о скалу,
Приносит ил, песок и щебень.

Не так ли юности порыв
Шумит, бежит, нетерпелив,
Поёт хвалу земной отваге…
Но властный опыт разобьёт
Его вольнолюбивый ход,
Как жёсткий берег — пену влаги…

Была ль то песнь, рожденная мечтою,
Иль песнею рожденная мечта,-
Не знаю я, но в этот миг со мною
Роднилися добро и красота.

От светлых дум сомненья исчезали,
Как легкий дым от гаснущей золы;
Я был далек от сумрачной печали,
От злых обид и дерзостной хулы.

Я мир любил, и был любим я миром;
Тая в душе неугасимый свет,
Я в бездне бездн носился по эфирам,
С толпою звезд, за сонмищем планет.

И видел я пленительные тайны
Бессмертного, божественного сна...
Я постигал, что зло и смерть случайны,
А жизнь с добром - и вечна и сильна.

Я ликовал смущенною душою,
И жар молитв сжигал мои уста...
Была ль то песнь, рожденная мечтою,
Иль песнею рожденная мечта?..

Сильней и глубже век от века
Земли и мысли торжество.
Всё меньше веры в божество
И больше — веры в человека!

В ее душе разлад,
Печаль в ее мечтах;
Кому же нежный взгляд,
Улыбка на устах?

Всё ждет и ждет она -
Неведомо кого;
И в час, когда грустна,-
Не знает отчего.

Вчера, когда закат,
Алея, догорал
И на больничный сад
Прозрачный саван ткал,

Как лилия бледна,
Блуждая в полусне,
Запела песнь она
В решетчатом окне.

Та песнь была не песнь,
А слезы или кровь,
Ужасна, как болезнь,
И знойна, как любовь.

Раннею весною роща так тиха,
Веет в ней печалью, смутною кручиною,
И сплелися ветками, словно паутиною,
Белая береза, серая ольха.

Дремлет в вязкой тине неподвижный пруд,
Дремлют камни старые, желтым мхом покрыт
И в тени под соснами, солнцем позабытые,
Перелески синие медленно цветут.

Если на закате вспыхнут небеса, —
Роща оживает под лучами алыми,
И блестит рубинами, и горит опалами
На траве и мохе ранняя роса.

И кружит воронкой мошек черных рой,
И косые тени, пылью осребренные,
Охраняют молча ветки, преклоненные
Над землею, веющей сыростью грибной.

Как ужасно воют чёрныя собаки
На дворе сегодня! Как ненастна ночь!
Как небесных звёзд печален свет во мраке.
Небу им, как сердцу — грёзам не помочь!
Как тревожна, ночь и как ужасна мука...
Но безмолвен я, лишь ропщет темнота
И, окаменевши — нe рождает звука, -
От рыданий грудь, от жалобы уста...

Догорая, гаснут трепетныя свечи...
Ночь повита крепом, мысль, как ночь, темна...
Меркнуть упoвaнья… замирают речи...
Сердце чутко ждёт властительнаго сна.

Весенней полночью бреду домой усталый.
Огромный город спит, дремотою объят.
Немеркнущий закат дробит свой отблеск алый
В окошках каменных громад.

За спящею рекой, в лиловой бледной дали,
Темнеет и садов и зданий тесный круг.
Вот дрожки поздние в тиши продребезжали,
И снова тишина вокруг.

И снова город спит, как истукан великий,
И в этой тишине мне чудятся порой
То пьяной оргии разнузданные крики,
То вздохи нищеты больной.

Весна! но что мн? принесетъ
Расцв? тъ весны?. Ея приходъ
Встр? чалъ я п? снями бывало,
Когда для юности живой
Еще любви недоставало…

Весна см? нялася весной;
Пришла любовь — и ураганомъ
За нею шумно протекла
Съ мечтами, съ радужнымъ обхманомъ,
Заботъ и думъ тяжелыхъ мгла…

Встр? чая грустными очами
Опять приходъ весны живой,
Я плачу тихими слезами —
Какъ надъ могилою родной-
Надъ обманувшими мечтами.

Год написания: без даты

Вечернее небо, лазурные воды,
В лиловом тумане почившая даль —
Всё прелестью дышит любви и свободы.
Но в этом чарующем лике природы
Читаю, как в книге, свою же печаль.

И мнится, что всё под лазурью румяной:
Склоненные ивы над сонным прудом
И лес темно-синий за далью туманной —
Всё это лишь призрак, обманчиво-странный,
Того, что созиждилось в сердце моем.

Всё это — отрывок поэмы певучей,
Кипящей глубоко в душе у меня,
Где много так веры и страсти кипучей,
Где много так жажды к свободе могучей,
Так много печали и много огня!

Ни собственный мой страх, ни дух, что мир тревожит,
Мир, замечтавшийся о будущности дел,
Любви моей года определить не может,
Хотя бы даже ей готовился предел.
Смертельный месяц мой прошел свое затменье,
И прорицатели смеются над собой,
Сомнения теперь сменило уверенье,
Оливковая ветвь приносит мир благой.
Благодаря росе, ниспавшей в это время,
Свежей моя любовь и смерть мне не страшна,
Я буду жить назло в стихе, тогда как племя
Глупцов беспомощных похитить смерть должна,
И вечный мавзолей в стихах, тобой внушенных,
Переживет металл тиранов погребенных.

В праздник, вечером, с женою
Возвращался поп Степан,
И везли они с собою
Подаянья христиан.
Нынче милостиво небо, —
Велика Степана треба;
Из-под полости саней
Видны головы гусей,
Зайцев трубчатые уши,
Перья пестрых петухов
И меж них свиные туши —
Дар богатых мужиков.

Тих и легок бег савраски…
Дремлют сонные поля,
Лес белеет, точно в сказке,
Из сквозного хрусталя
Полумесяц в мгле морозной
Тихо бродит степью звездной
И сквозь мглу мороза льет
Мертвый свет на мертвый лед.
Поп Степан, любуясь высью,
Едет, страх в душе тая;
Завернувшись в шубу лисью,
Тараторит попадья.

— Ну, уж кум Иван — скупенек,
Дал нам зайца одного,
А ведь, молвят, куры денег
Не клевали у него!
Да и тетушка Маруся
Подарила только гуся,
А могла бы, ей-же-ей,
Раздобриться пощедрей.
Скуп и старый Агафоныч,
Не введет себя в изъян…
— Что ты брехаешь за полночь! —
Гневно басит поп Степан.

Едут дальше. Злее стужа;
В белом инее шлея
На савраске… Возле мужа
Тихо дремлет попадья.
Вдруг савраска захрапела
И попятилась несмело,
И, ушами шевеля,
В страхе смотрит на поля.
Сам отец Степан в испуге
Озирается кругом…
«Волки!» — шепчет он супруге,
Осеняяся крестом.
В самом деле, на опушке
Низкорослого леска
Пять волков сидят, друг дружке
Грея тощие бока.
И пушистыми хвостами,
В ожидании гостей,
Разметают снег полей.
Их глаза горят, как свечи,
В очарованной глуши.
До села еще далече,
На дороге — ни души!

И, внезапной встречи труся,
Умоляет попадья:
«Степа, Степа, брось им гуся,
А уж зайца брошу я!» —
«- Ах ты Господи Исусе,
Не спасут от смерти гуси,
Если праведный Господь
Позабудет нашу плоть!» —
Говорит Степан, вздыхая.
Все ж берет он двух гусей,
И летят они, мелькая,
На холодный снег полей.

Угостившись данью жалкой,
Волки дружною рысцой
Вновь бегут дорогой яркой
За поповскою четой.
Пять тен

Ты сказала мне: «Как скучно
Нынче пишут все поэты —
И у этого печалью
Переполнены сонеты.
Те же грезы, те же рифмы!
Всё сирени да сирени!..»
И, зевая, опустила
Книгу песен на колени.
А над нами в это время
Горячо лазурь сверкала,
На песке узорной сеткой
Тень от веток трепетала.
В кленах зыбью золотистой
Блеск мигал, играя с тенью.
Пахло липами и медом
И цветущею сиренью.
И сказал тебе я: «Видишь,
Как прекрасны чары лета!
Но стары они, как вечность,
Как фантазия поэта!..»

Май 1889

Кто костлявою рукою
В двери хижины стучит?
Кто увядшею травою
И соломой шелестит?

То не осень с нив и пашен
Возвращается хмельна, —
Этот призрак хмур и страшен,
Как кошмар больного сна.

Всемертвящ и всепобеден,
В ветхом рубище своем,
Он идет без хмеля бледен
И хромает с костылем.

Скудной жертвою измаян,
Собирая дань свою,
Как докучливый хозяин,
Входит в каждую семью.

Всё вывозит из амбара
До последнего зерна.
Коли зернами нет дара,
То скотина убрана.

Смотришь, там исчезнет телка,
Там савраска пропадет…
Тяжела его метелка,
Да легко зато метет!

С горькой жалобой и с гневом
Этот призрак роковой
Из гумна идет по хлевам,
От амбаров к кладовой.

Тащит сено и солому,
Лихорадкою знобит,
И опять, рыдая, к дому
Поселянина спешит.

В огородах, по задворкам,
Он шатается, как тень,
И ведет по черствым коркам
Счет убогих деревень:

Где на нивах колос выжжен,
Поздним градом смят овес.
И стоит, дрожа, у хижин
Разрумяненный мороз…

Их в мире два — они как братья,
Как два родные близнеца,
Друг друга заключив в объятья,
Живут и мыслят без конца.

Один мечтает, сильный духом
И гордый пламенным умом.
Он преклонился чутким слухом
Перед небесным алтарём.
Внимая чудному глаголу
И райским силам в вышине, -
Он как земному произволу
Не хочет покориться мне.

Другой для тайных наслаждений
И для лобзаний призван в миръ.
Его страшить небесный гений,
Он мой палач и мой вампир.

Они ведут свой спор старинный,
Кому из них торжествовать;
Один раскроет свиток длинный,
Чтоб всё былое прочитать.
Читает гибельныя строки -
Темнит чело и взоры грусть;
Он всё — тоску мою, пороки,
Как песни, знает наизусть,
И всё готов простить за нужный
Миг покаянья моего, -
Другой, холодный и мятежный,
Глядит как демон на него.
Он не прощает, не трепещет,
Язвит упрёками в тиши
И в дикой злобе рукоплещет
Терзанью позднему души.

Догорает мой светильник.
Всё стучит, стучит будильник,
Отбивая дробь минут;
Точно капли упадают
В бездну вечности - и тают,-
И опять, опять живут!

Ночь морозна. Небо звездно,
Из него мерцает грозно
Вечность мудрая сама.
Сад в снегу, беседка тоже,
И горит в алмазной дрожи
Темных елок бахрома...

Дрожащий блеск звезды вечерней
И чары вешние земли
В былые годы суеверней
Мне сердце тронуть бы могли.
А ныне сумрак этот белый,
И этих звезд огонь несмелый,
И благовонных яблонь цвет,
И шелест, брезжущий по саду,—
Как бледный призрак прошлых лет,
Темно и грустно блещут взгляду.
Хочу к былому я воззвать,
Чтоб вновь верней им насладиться,
Сны молодые попытать,
Любви забытой помолиться!..

С природою искусство сочетав,
Прекрасны вы, задумчивые парки:
Мне мил ковер густых, хранимых трав
И зыбкие аллей прохладных арки,
Где слаще мир мечтательных забав,
Где тень мягка и где лучи не ярки,
Где веет всё давно забытым сном
И шепчутся деревья о былом.

Сад, как вино, — чем старше, тем милей,
Тем больше в нем игры и аромата.
Особенно он дорог для очей,
Когда искусство несколько помято
Завистливым соперником людей —
Природою, которая богата
Неряшеством и чудной красотой,
И гордостью, доступной ей одной!

Таких садов близ царственной Невы
Довольно есть. Сады увеселений —
Кумирни мелкой прессы и молвы —
Затмили их… Так фокусника гений
Свет разума и мудрость головы
Тмит мудростью лукавою движений,
Но славу тех резвящихся садов
Переживут сады больших дворцов.

Меланхоличен Царскосельский сад,
И тем милей мечтателям угрюмым.

Он вас чарует прелестью баллад,
Приветствует спокойно-важным шумом,
В нем вечером люблю встречать закат,
Предавшися своим певучим думам.
Войдемте же в него мы. Много в нем
И выходов и входов есть кругом.

Ведущие в ласкающую даль,
Как хороши тенистые аллеи!
Там, что ни шаг, то будят в вас печаль
Угасших лет невинные затеи.
То пруд блеснет, прозрачный как хрусталь,
То статуя Амура иль Психеи
На вас глядит, кокетливо грустя, —
Столетнее бездушное дитя!

А там, в тени благоуханных лип,
Стена и вал искусственной руины,
Где бледный мох и толстогубый гриб
Уже взросли для полноты картины.
Мы нечто там еще встречать могли б,
Когда бы страж таинственной долины,
Ютящийся в развалине с семьей,
Не наблюдал за скромной чистотой.

А дальше ряд душистых цветников,
Подстриженных акаций изгородки,
И мостики над зеркалом прудов,
А на прудах — и лебеди, и лодки,
И в сумраке задумчивых кустов
Печальный лик склонившейся красотки.
Она грустит над звонкою струей,
Разбив кувшин, кувшин заветный свой.

Она грустит безмолвно много лет.
Из черепка звенит родник смиренный,
И скорбь ее воспел давно поэт,
И скрылся он, наш гений вдохновенный,
Другим певцам оставив бренный свет.
А из кувшина струйка влаги пенной
По-прежнему бежит не торопясь,
Храня с былым таинственную связь.

О, время, время! Вечность родила
Тебя из мглы бесчувственного лова.
Ты вдаль летишь, как легкая стрела,
И всё разишь: чужда тебе препона!
Давно ли здесь кипела и цвела
Иная жизнь? У женственного трона
Писатели, министры и князья
Теснилися, как важная семья.

То был рассвет и вкуса, и ума.
От Запада текло к нам просвещенье.
Императрица, мудрая сама,
Устав от дел, искала вдохновенья:
И роскошь мод, как сладкая чума,
Объяла всех восторгом увлеченья,
И жизнь текла, как шумный карнавал,
И при дворе блистал за балом бал.

И снится мне, что ожил старый сад,
Помолодели статуи в нем даже.
У входов стройно вытянулись в ряд
Затейливых фасонов экипажи;
В аллеях томных вкрадчиво шумят...
Мелькают фижмы, локоны, плюмажи,
И каламбур французский заключен
В медлительный и вежливый поклон.

Огни сверкают факелов ночных,
Дрожащий свет скользит в кустарник тощий,
Меж гордых жен в нарядах дорогих,
Украсивших искусственные рощи,
Подобно рою бабочек цветных, —
Одна скромней, приветней всех и проще,
И белое, высокое чело
Ее, как день безоблачный, светло

Года прошли… Погибли все давно
Под легкою секирою Сатурна.
Всем поровну забвение дано,
Но не у всех промчалася жизнь бурно.
Не каждым всё земное свершено,
Не каждого оплакивалась урна.

И люди вновь родились, чтоб опять
Злословить, петь, влюбляться и страдать.

Да, жизнь — вечна, хоть бродит смерть кругом
Не знает мир, состарившись, утраты...
На рубище природы роковом
Мы — новые, непрочные заплаты.
В нас даже пятна, старые притом:
Из лоскутков отброшенных мы взяты.
Ах, экономна мудрость бытия:
Всё новое в ней шьется из старья!

И снится сон другой душе моей:
Мне чудится — во мгле аллей старинных,
На радостном рассвете юных дней
Один, весной, при кликах лебединых,
Мечтатель бродит… Блеск его очей
Из-под бровей, густых и соболиных,
Загар лица, курчавый пух ланит...
Всё в нем душе так много говорит!

Рассеянно к скамье подходит он,
С улыбкою он книгу раскрывает,
Задумчивостью краткой омрачен,
Недолго он внимательно читает...
Из рук упал раскрытый Цицерон...
Поэт поник, и что-то напевает.
И вот, смеясь, набросил на листе
Послушный станс невинной красоте.

Святая тень великого певца!
Простишь ли мне обманчивые грезы?
Уж ты погиб, до горького конца
Сокрыв в груди отчаянье и слезы
Но — вечен луч нетленного венца
Во тьме глухой житейских дум и прозы,
И славные могилы на земле,
Как звезды в небе. светят нам во мгле.

Счастливые! Их сон невозмутим!
Они ушли от суетного мира,
И слава их, как мимолетный дым,
Еще пьянит гостей земного пира.
И зависть зло вослед смеется им,
И льстивый гимн бренчит небрежно лира.
Но клевета и лесть, как жизнь сама,
Не тронут им ни сердца, ни ума!

А сколько лиц без славы в глубь могил
Ушло с тех пор, как этот парк унылый
Гостеприимно сень свою раскрыл!
Здесь мальчиком когда-то брат мой милый
Гулял со мной… Расцвел — и опочил!
Он, нежный друг, согретый юной силой,
Желавший жить для дружбы и добра,
Он смертью взят от кисти и пера...

Прости, прощай, товарищ детских лет!
Под бурями мучительного рока
Слабею я, в глазах темнеет свет:
Я чувствую, что срок мой недалёко!
Когда в душе предсмертный вспыхнет бред,
Увидит ли тебя больное око?
Придешь ли ты, чтоб в мир теней вести
Усталого на жизненном пути?!

1889, Царское Село

Таинственный сумрак
В глубокой пещере;
Там гении неба
И хищные звери.

Там веет цветами
Забытого рая;
Там сырость могилы
И бездна земная.

Там два есть колодца
С кристальной водою:
С премудростью здравой
И с ложью больною.

Сквозь стены пещеры
Жизнь дико рокочет;
Ворваться не смеет,
Замолкнуть не хочет.

Когда же в ней вспыхнут
Лучами лампады, —
Скрываются в норы
И змеи, и гады.

Пещера сияет,
Как храм величавый,
И небо в ней блещет
Нетленною славой.

Узорами радуг
Свивается плесень
И слышатся звуки
Торжественных песен.

Июнь 1897