Стихи Даниила Андреева

Не поторапливаясь,
ухожу к перевозу
Утренней зарослью у подошвы горы,
Сквозь одурманивающие ароматами лозы,
Брусникою пахнущие
от вседневной жары.

Как ослепительны эти молнии зноя
На покачивающейся
незаметно
воде,
В этом, исполненном света, покое,
В дощатой
поскрипывающей
ладье!

Тихо оглядываешься — и понимаешь
Всю неохватываемость
этих пространств,
Где аир, лилии, медуницы и маеж
Чудесней всех празднований
всех убранств...

О, я расколдованнее
всех свободных и нищих;
Зачем мне сокровища? И что мне года?
Пускай перекатывается по нагретому днищу
Беспечно расплескивающаяся вода,

МОя подошвы мне и загорелые пальцы,
Блики отбрасывая на ресницы и лоб...
О, трижды блаженнейшая
участь скитальца!
Пленительнейшая
из человеческих троп!

1942

Для народов первозданных
Слит был в радостном согласье
Со стихиями — туманный
Мир идей.
Выходила к ним из пены
Матерь радости и страсти,
Дева Анадиомена,
Свет людей.

Но на Кипре крутогорном
Раздвоилось это имя,
И Урания над миром
Вознеслась,
Небом звёздным величанна,
Олимпийцами хвалима,
Духу бодрому — охрана,
Щит и связь.

С этих пор, рука Прекрасной -
Тем героям, кто в исканьях,
В муках битв изнемогая
Духом креп...
Но в угрюмых мутно-красных
Развевающихся тканях,
В свите гроз сошла другая
В свой Эреб.

Всякий — раб или свободный -
В жертву дух за наслажденье
Афродите Всенародной
Приготовь!
И запенились амфоры,
Задымились всесожженья,
И спешили славить хоры
Хмель и кровь.

Над столицей мировою
Слышишь гул страстей народных?
Так звучал «эван-эвое»
В древний век.
Хмель и кровь потоком алым
Бьют из капищ темносводных,
Льют по руслам небывалым
Новых рек.

И, деяньем сверхразумным
Волю кормчих исполняя,
Благоденственна, кровава
И тепла,
Есть над каждым многошумным
Ульем наций, каждым краем
И над каждою державой
Эта мгла.

Пряди похоти и страсти
Из эфирной плоти нашей -
Это ты! Твоё участье
Каждый пил,
О, блюстительница рода!
О, зиждительница чаши -
Бурной плоти сверхнарода,
Полной сил!

Пред тобой — в своём бессмертье
Града стольного богиня
Только первая из первых
Дочерей...
И на каменных твердынях
Не твоё ли имя чертят
Переливчатые перлы
Фонарей?

1950

А сердце еще не сгорело в страданье,
Все просит и молит, стыдясь и шепча,
Певучих богатств и щедрот мирозданья
На этой земле, золотой как парча:

Неведомых далей, неслышанных песен,
Невиданных стран, непройденных дорог,
Где мир нераскрытый — как в детстве чудесен,
Как юность пьянящ и как зрелость широк;

Безгрозного полдня над мирной рекою,
Куда я последний свой дар унесу,
И старости мудрой в безгневном покое
На пасеке, в вечно шумящем лесу.

Я сплю, — и все счастье грядущих свиданий
С горячей землею мне снится теперь,
И образы невоплощенных созданий
Толпятся, стучась в мою нищую дверь.

Учи же меня! Всенародным ненастьем
Горчайшему самозабвенью учи,
Учи принимать чашу мук — как причастье,
А тусклое зарево бед — как лучи!

Когда же засвищет свинцовая вьюга
И шквалом кипящим ворвется ко мне -
Священную волю сурового друга
Учи понимать меня в судном огне.

1941

От зноя эпох надвигающихся
Мне радостный ветер пахнул:
Он был — как гонец задыхающийся,
Как празднеств ликующий гул,
Как ропоты толп миллионных,
Как отсвет зари на колоннах...
И слышу твои алтари я,
Грядущая Александрия!

Наречий ручьи перемешивающиеся
Для будущего языка;
Знамена и вымпелы свешивающиеся
И куполы сквозь облака...
Прорвитесь, надежды, прорвитесь
За эру держав и правительств
К единству их — и завершенью,
К их первому преображенью!

Меж грузной Харибдой — тиранствованием -
И Сциллой — последней войной -
Прошло человечество, странствованием
Излучистым, к вере иной...
Дух поздний, и пышный, и хрупкий:
Смешенье в чеканенном кубке
Вина и отстоянных зелий, -
Всех ядов, и соков, и хмелей.

Сиротство рассудка, улавливающего
Протонов разбег вихревой;
Расчетливой мыслью натравливающего
Строй микрогалактик — на строй;
И — первое проникновенье
По легким следам откровенья
Уверенной аппаратуры
В другие слои брамфатуры.

Считаю цветы рассыпаемые
Щедрот, и красот, и богатств.
Иду сквозь дворцы, озаряемые
Для действ и молящихся братств;
И чую сквозь блеск изобилья
Могущественное усилье:
Стать подлинной чашею света
Готова, тоскуя, планета.

Такой же эпохой, заканчивающей
Огромные циклы, зажглось
Ученье, доныне раскачивающее
Истории косную ось.
Предчувствую это единство
И жду, как тепла материнства,
Твоей неизбежной зари я,
Грядущая Александрия!

1950

Не знаю, живут ли дриады
В лесах многоснежной России,
Как в миртах и лаврах Эллады
Ютились они в старину.
Нет, — чужды древним народам
Те дружественные иерархии,
Что пестуют нашу природу,
Нашу страну.

Ясней — полнорадостным летом,
Слабее — по жестким зимам
Их голос слышен поэтам:
Он волен, струист, звенящ,
И каждый лес орошаем
Их творчеством невыразимым,
И следует звать Арашамфом
Слой духов древесных чащ.

Не знают погони и ловли
Лепечущие их стаи,
И человеческий облик
Неведом их естеству,
Но благоговейно и строго
Творят они, благоухая,
И чувствуют Господа Бога
Совсем наяву.

По длинным лиственным гривам
Они, как по нежной скрипке,
Проводят воздушным порывом,
Как беглым смычком
скрипач;
И клонятся с шорохом лозы,
И плещутся юные липки,
И льют по опушкам березы
Счастливый, бесслезный плач.

Естественнее, чем наше,
Их мирное богослуженье,
Их хоры широкие — краше
И ласковей,
чем орган;
И сладко нас напоить им
Дурманом
до головокруженья,
Когда мы входим наитьем
В мягчайшую глубь их стран.

1955

Ах, как весело разуться в день весенний!
Здравствуй, милая, прохладная земля,
Перелески просветленные без тени
И лужайки без травы и щавеля.

Колко-серые, как руки замарашки,
Пятна снега рассыпаются кругом,
И записано в чернеющем овражке,
Как бежали тут ребята босиком.

В чащу бора — затеряться без оглядки
В тихошумной зеленеющей толпе,
Мягко топают смеющиеся пятки
По упругой подсыхающей тропе.

А земля-то — что за умница! такая
Вся насыщенная радостью живой,
Влажно-нежная, студеная, нагая,
С тихо-плещущею в лужах синевой...

Ноздри дышат благовонием дороги,
И корней, и перегноя, и травы,
И — всю жизнь вы проморгаете в берлоге,
Если этого не чувствовали вы.

1949

Хрупки ещё лиловатые тени
И не окреп полуденный жар,
Но, точно озеро
в белой пене,
В белых одеждах
летний базар.

Мимо клубники, ягод, посуды,
Через лабазы, лавки, столбы,
Медленно движутся с плавным гудом,
С говором ровным
реки толпы:
От овощей — к раскрашенным блюдам,
И от холстины -
к мешкам
крупы.

Пахнут кошёлки из ивовых прутьев
Духом
Нагретой солнцем лозы...
Площадь полна уже, но с перепутьев
Снова и снова
ползут
возы.

Лица обветренны, просты и тёмны,
Взгляд — успокаивающей голубизны,
Голос — неторопливый и ровный,
Знающий власть полевой тишины;
Речи их сдержанны, немногословны,
Как немногословна
душа
страны.

Если ты жизнь полюбил — взгляни-ка,
Как наливной помидор румян,
Как сберегла ещё земляника
Запах горячих хвойных полян!
Справа — мука, белоснежней мела,
Слева же — сливы, как янтари;
Яйца прозрачны, круглы и белы,
Чудно светящиеся изнутри,
Будто сам день
заронил в их тело
Розовый, тёплый
луч
зари.

Кто объяснит, отчего так сладко
Между телег бродить вот так
И отдавать ни за что украдкой
Рубль, двугривенный,
четвертак.

Может быть, требуют
жизнь и лира,
Чтобы, благоговеен и нем,
К плоти народа, как в тихие виры,
Ты, наклонясь, уронил совсем
Душу
в певучую
реку
мира,
Сам ещё не понимая, зачем.

1937

Ветер свищет и гуляет сквозь чердак.
На гвозде чернеет тощий лапсердак.

Жизнь — как гноище. Острупела душа,
Скрипка сломана и сын похоронён...
Каждый вечер, возвращаясь без гроша,
Я, как Иов прокажённый, заклеймён.

Даже дети сквозь кухонный гам и чад
«Вон, явился Богом прОклятый!» — кричат.

И за милостыней рынком семеня,
Гневом Вышнего терзаем и травим,
Я кусаю руку, бьющую меня,
Как бичуемый пророком Мицраим.

А в колодце полутёмного двора -
Драки, крики, перебранка до утра.

Разверну ли со смирением Талмуд -
Мудрость праотцев строга и холодна:
Точно факелоносители идут
С чёрным пламенем святые письмена.

И тогда я тайну тайн, врата ворот,
Разворачиваю книгу Сефирот.

К зыби символов в двоящемся стихе
Приникаю, как к целебному ключу,
Имя Господа миров — Йод — хэ — вов — хэ -
Онемевшими устами лепечу.

Так сегодня я забылся, и во сне,
Вот, виденье громовое было мне.

Видел я одновременно все края,
Всё, что было и что будет впереди...
Синим сводом распростёрт над миром Я,
Солнце белое горит в моей груди.

Мириады светоносных моих рук
Простираются в волнующийся круг,

Свет и жар — неистощимые дары -
Мечет сердце, как бушующий костёр,
И, рождаясь, многоцветные миры
Улетают в раздвигаемый простор...

Я проснулся, полумёртвый. Тьма везде.
Лапсердак висит, как тряпка, на гвозде.

1935

Киев пал. Все ближе знамя Одина.
На восток спасаться, на восток!
Там тюрьма. Но в тюрьмах дремлет Родина,
Пряха-мать всех судеб и дорог.
Гул разгрома катится в лесах.
Троп не видно в дымной пелене...
Вездесущий рокот в небесах
Как ознобом хлещет по спине.

Не хоронят. Некогда. И некому.
На восток, за Волгу, за Урал!
Там Россию за родными реками
Пять столетий враг не попирал!..
Клячи. Люди. Танк. Грузовики.
Стоголосый гомон над шоссе...
Волочить ребят, узлы, мешки,
Спать на вытоптанной полосе.

Лето меркнет. Черная распутица
Хлюпает под тысячами ног.
Крутится метелица да крутится,
Заметает тракты на восток.
Пламенеет небо назади,
Кровянит на жниве кромку льда,
Точно пурпур грозного судьи,
Точно трубы Страшного Суда.

По больницам, на перронах, палубах,
Среди улиц и в снегах дорог
Вечный сон, гасящий стон и жалобы,
Им готовит нищенский восток.
Слишком жизнь звериная скудна!
Слишком сердце тупо и мертво.
Каждый пьет свою судьбу до дна,
Ни в кого не веря, ни в кого.

Шевельнулись затхлые губернии,
Заметались города в тылу.
В уцелевших храмах за вечернями
Плачут ниц на стершемся полу:
О погибших в битвах за Восток,
Об ушедших в дальние снега
И о том, что родина-острог
Отмыкается рукой врага.

1942