Константин Бальмонт — Вещанье

Мы плыли по светлой вечерней воде,
Все были свои, и чужого нигде,
А волны дробились в своей череде.

Живые они, голубые

Играли мы веслами, чуть шевеля,
Далеко, далеко осталась земля.
Бел Сокол — названье того Корабля.

Родные на нем, все родные.

Сидел у руля златоокий Пророк,
И был он как будто совсем одинок,
И страшный внезапно пропел он намек.

Морские в нем страсти, морские.

Год скрепился, день сосчитан, миг бежит
и не вернется,
Час назначен, в диком плаче словно пыль
взметнутся все,
Кто тебе казался Богом, волколаком обернется,
Сорок громов, водоемов, сорок молний в их красе.
Бойтесь, бойтесь! Безвозвратно! Ничего уж
не исправишь!

Все убитые — восстали. Все задавленные — тут.
Горше всех лукавств убогих — что теперь еще
лукавишь,
А глаза твои как щели, сам себе назначил суд.

Сядешь — пламень, ляжешь — камень, в пропасть
кинешься — замкнется,
В ночь склубишься — сорок молний миру выявят
уклон,
Вся Вселенная смутится, и в седой клубок свернется.
Слышишь громы? Сорок громов! Падай, падай
осужден!

Был бледен и страшен Пророк у руля,
И все мы дрожали, вещаньям внемля,
И волны качали оплот Корабля.

Живые они, голубые.

Мы поняли, что он хотел нам сказать,
О бездне скорбел он, скользя через гладь,
Мы в Свете, но Бездна должна отстрадать.

Родные грехи нам, родные.

Мы плыли по тихой и светлой воде,
Все было свое, и чужого нигде,
Молитву мы пели Вечерней Звезде.

Мария! Мария! Мария!